Как-то ранним утром крестьянин с двумя быками выехал в поле и стал пахать. Не успел он сделать два или три круга, как, откуда ни возьмись, появился тигр.
Крестьянин обомлел от страха, сложил умоляюще ладони рук и, поклонившись тигру, еле слышно пролепетал:
- О владыка джунглей, прими моё самое глубокое уважение!
- Гм… Вижу, что на тебе не так уж много мяса,- прорычал тигр, внимательно его разглядывая.- Лучше бы ты научился охотиться, как это делаю я. Ведь в том, что ты царапаешь землю, проку мало.
- Но мы, крестьяне, делаем это из поколения в поколение,- промолвил пахарь.
- Да ты, я вижу, совсем глуп. Взгляни на меня, ведь я обладаю такой силой потому, что охочусь.
- Каждый должен заниматься своим делом, господин тигр,- ответил крестьянин.
- Ну, что ж, пусть будет так,- прорычал тигр,- тогда я буду заниматься своим делом и поначалу позавтракаю твоими быками. Распрягай их.
"Эх, зачем я сказал, что каждый должен заниматься своим делом", - стал корить себя крестьянин и, почёсывая затылок, принялся раздумывать, чем можно ублажить тигра, чтобы он не тронул быков.
- О владыка джунглей,- проговорил он наконец,- бог создал человека, чтобы он обрабатывал землю и растил хлеб себе на пропитание. Для обработки земли он даровал человеку рогатый скот. А для тигров создал оленей, зайцев и шакалов.
- У меня нет времени для всякой там болтовни! - рявкнул тигр.- Распрягай поскорее быков! - И глаза его блеснули гневом.
- О господин, не тронь моих быков! - взмолился крестьянин.- Взамен я приведу тебе жирную корову, которую заботливо вырастила моя жена.
- Но её хватит только на половину моего завтрака,- облизнулся тигр.- Вот если, кроме коровы, ты приведёшь ещё и телёнка, тогда я не трону твоих быков.
Крестьянин отвязал соху, взвалил её себе на плечи и поплёлся домой.
- Смотри не обмани меня,- пригрозил ему вслед тигр. - Не то мы нападём на вашу деревню и вообще всех перережем.
Жена крестьянина была страшно удивлена, что муж так скоро вернулся домой.
- Ну до чего же ленивы эти мужчины, никак не хотят работать,- встретила она его, ворча себе под нос. - Небось что-то забыл.
Крестьянин присел на корточки, обхватил руками голову и ничего не ответил.
- Что с тобой?- забеспокоилась жена. И муж рассказал ей всё, что произошло.
- Ага, значит, ты готов пожертвовать нашей коровой, которая даёт столько молока, ради своих глупых быков? - запричитала она.- Да сколько бы ты ни пахал, мы никогда не получим хорошего урожая. Пусть тигр жрёт твоих быков. Скоро наша тёлка тоже станет коровой, и у нас их будет тогда две. Мы станем продавать много молока и как-нибудь прокормимся.
Крестьянин снова схватился за голову и заплакал.
- Трус, несчастный трус!- вспылила жена. - Что ты плачешь? Давай лучше придумаем, как спасти быков.
- А что тут можно придумать? - безвольно отвечал крестьянин.
- Вот что,- предложила женщина.- Возвращайся к тигру и скажи ему, что жена сама сейчас приведёт корову. Смотри не перепутай чего-нибудь, ступай.
Крестьянин был до смерти напуган мыслью о том, как он явится к тигру без коровы. Ведь в ярости тигр может съесть и его самого. Но он не стал возражать и, опустив голову, направился в поле.
Тигр увидел, что крестьянин идёт без коровы, и заскрежетал зубами от ярости. А бедный пахарь, при виде разъярённого тигра, упал на колени и затрясся от страха.
Тем временем жена крестьянина, одев на себя мужскую одежду и тюрбан, села на лошадь и поехала в поле вслед за мужем.
- Ага! - закричала она громким голосом при виде тигра. - Слава богу, нашёлся наконец настоящий тигр. Сейчас попробуем его, давно я уже не ел свежей тигрятины. В детстве я почти каждый день съедал по одному тигру.
Тигр от удивления даже замотал головой. Да разве это мыслимо, чтобы вот такое чудище могло съедать по одному тигру в день?
Жена крестьянина вытащила серп и, размахивая им, бросилась на тигра.
- Видишь этот серп? Я наточил его, как бритву. Приготовься, сейчас я смахну им твою голову.
Испугался тигр, подумал, что ему приходит конец, и дал стрекача. Смотрит - а навстречу бежит шакал.
- О господин мой! - говорит он тигру. - Куда это ты мчишься? Я так мечтал полакомиться косточками тех быков, которых ты сегодня намеревался съесть. Скажи мне, там что-нибудь осталось?
- Нет, нет, не ходи туда! Там, возле поля крестьянина, появилось на коне какое-то чудище, поедающее тигров.
- Да что ты?! - захихикал шакал. - Солнце, что ли, тебе глаза ослепило? Да это совсем не чудище, а жена крестьянина, переодевшаяся в мужскую одежду. Я ведь там был невдалеке и всё видел.
- Хм!.. Ты в этом уверен? - растерянно спросил тигр.
- Абсолютно уверен! И если тебе солнце не ослепило бы глаз, ты мог бы видеть, что у неё из-под тюрбана торчит сзади что-то наподобие свиного хвоста,- заметил шакал.
- Не такой уж я глупец, чтобы не рассмотреть женщину в мужской одежде. Уверяю тебя, это настоящее чудище. Своим серпом оно чуть было не снесло мне голову,- стал оправдываться тигр.
- Ну и упрям же ты! Давай вернёмся, и я докажу тебе, что это не кто иной, как женщина в мужской одежде,- предложил шакал.
- Не разыгрывай меня, шакал,- насупился тигр. - Я знаю, что вы, шакалы, коварны по своей натуре.
- Неправда! - вскричал шакал. - Нас прозвали коварными за то, что мы умны. А вот вам, тиграм, предназначено пить кровь, а не показывать хвосты, когда вы видите женщину с серпом в руках. Никогда не думал, что ты такой трус!
Тигр почувствовал себя оскорблённым.
- Я трус?! - взревел он. - Ладно, пойдём и посмотрим, кто это. Но обещай мне, что ты не побежишь, поджав хвост, если убедишься, что это действительно чудище.
- Не только обещаю, но готов связать свой хвост с твоим, чтобы ты поверил в мою правоту. В таком случае уж я никак не смогу убежать.
Тигр согласился, и они привязали хвост к хвосту.
Жена крестьянина привезла мужу немного еды в сумке, прикреплённой к седлу. И только стала её развязывать, глядь - а к ним приближается тигр со своим прислужником шакалом, а хвосты у них связаны.
- Скорее, скорее садимся на коня и удерём отсюда! - испуганно вскричал крестьянин.
- И оставим им на съедение быков? - возразила жена. - Ты не только глуп, ты ещё и труслив. Сиди на месте, я сама с ними разберусь… Браво, шакал! - закричала она, как только звери подошли поближе. - Спасибо, что ты привёл мне тигра на обед. Сейчас я его съем, и ты подберёшь косточки, как договорились.
Услыхав такие слова, тигр моментально смекнул, что шакал и чудище договорились его съесть, рванул что было сил, оборвал хвост и бросился бежать.
- О господин тигр! - истошно завопил шакал. - Не пугайся, эта женщина просто дурачит нас.
Крик шакала ещё больше напугал тигра, и он побежал ещё быстрее. Тем более что за ним вдогонку бросился и шакал.
Тут тигру уже совсем стало ясно, что его прислужник был в сговоре с чудищем. В несколько прыжков он пересёк гору и пришёл в себя только тогда, когда достиг логова.
Жена крестьянина засмеялась и, обернувшись к мужу, назидательно заметила:
- Все вы, мужчины, трусы!.

На вакации поехал я опять домой. Левка еще более одичал, он добровольно помогал пастуху пасти стадо и почти никогда не ходил домой. Меня, однако, он принял с прежней безграничной, нечеловеческой привязанностью; грустно мне было на него смотреть, особенно потому, что у него язык как-то сделался невнятнее, сбивчивее и взгляд еще более одичал. Через год мне приходилось окончить курс, временить было нечего, батюшка уже готовил мне место. Что было делать, утопающий за соломинку хватается; слыхал я от дворовых людей, что сын нашего помещика (они жили это лето в деревне) - добрый барин, ласковый, я и подумал, если бы он через Федора Григорьевича попросил обо мне моего отца, может, тот, видя такое высокое ходатайство, и согласился бы. Почему не сделать опыта? Надел я свой нанковый сюртук, тщательно вычистил сапоги, повязал голубой шейный платок и пошел в господский дом. На дороге попался Левка.

Сенька, - кричал он мне, - в лес, Левка гнездо нашел, птички маленькие, едва пушок, матери нет, греть надо, кормить надо.

Нельзя, брат, иду за делом, вон туда.

В барский дом.

У-у! - сказал Левка, поморщившись, - у-у! Весной, весной дядя Захар - его били, Левка смотрел, дядя Захар здоровый, сильный, а дурак стоит, его бьют - а он ничего - дядя Захар дурак, сильный, большой и стоит. Не ходи, прибьют.

Не бось, дело есть.

Он долго смотрел мне вслед, потом свистнул своей собаке и побежал к лесу, но, едва я успел сделать двадцать шагов, Левка нагнал меня. «Левка идет туда - Сеньку бить будут - Левка камнем пустит», - при этом он мне показал булыжник величиною с индеичье яйцо. Но меры его были не нужны, люди отказали, говоря, что господа чай кушают; потом я раза три приходил, все недосуг молодому барину; после третьего раза я не пошел больше. И чем же это молодой барин так занят? Вечно ходит или с ружьем, или так просто, без всякого дела, по полям, особенно где крестьянские девки работают. Неужели он не мог оторваться на пять минут?

Сам бог показал выход, хотя, по правде, очень горестный. В селе Поречье, верст восемь от нас, был храмовый праздник; село Поречье казенное, торговое, богаче нашего, праздник у них справлялся всегда отлично. Тамошний священник (он же и благочинный) пригласил нас всех на праздник. Мы отправились накануне: отец Василий с попадьей, батюшка один, причетник и я, для того чтобы отслужить всенощную соборне. Праздник был великолепный, фабричные пели на крылосе. Во время литургии приехал сам капитан-исправник с супругой и двумя заседателями. Голова за месяц собирал по двадцати пяти копеек серебром с тягла начальству на закуску. Словом сказать, было весело, шумно; один я грустил; грустил я и потому, что намерения мои не удавались, и по непривычке к многолюдию; вина я тогда еще в рот не брал, в хороводах ходить не умел, а пуще всего мне досадно было, что все перемигивались, глядя на меня и на дочь пореченского священника. Я приглянулся ее отцу, и он предлагал, как меня похиротонисают, женить на дочери, а он-де место уступит и обзаведение, самому, мол, на отдых пора. А дочь-то его, несмотря на то что ей было не более восемнадцати или девятнадцати лет, была сильно поражена избытком плоти, так что скорее напоминала образ и подобие оладий, нежели господа бога.

Таким образом поскучав в Поречье до вечера, я вышел на берег реки; откуда ни возьмись - Левка тут, и он, бедняга, приходил на праздник, сам не зная зачем. Его никто не звал и не потчевал. Стоит лодочка, причаленная к берегу, и покачивается; давно я не катался, - смерть захотелось мне ехать домой по воде. На берегу несколько мужичков лежали в синих кафтанах, в новых поярковых шляпах с лентами; выпивши, они лихо пели песни во все молодецкое горло (по счастию, в селе Поречье не было слабонервной барыни). «Позвольте, мол, православные, лодочку взять прокатиться до Раздершнина», сказал я им. «С нашим удовольствием, мы-де вашего батюшку знаем. Митюх, Митюх, отвяжь-ка лодочку-то, извольте взять», - и Митюх, несколько покачиваясь и без нужды ступая в воду по колена, отвязал лодку, я принялся править, а Левка грести; поплыли мы по Оке-реке. Между тем смерклось, месяц взошел, с одной стороны было так светло, а о другой черные тени берегов, насупившись, бежали на лодку. Поднимавшаяся роса, словно дым огромного пожара, белела на лунном свете и двигалась по воде, будто нехотя отдираясь от нее.

Левка был доволен, мочил беспрестанно свою голову водой и встряхивал мокрые волосы, падавшие в глаза. «Сенька, хорошо?» - спрашивал он, и когда я отвечал ему; «Очень, очень хорошо», - он был в неописанном восторге. Левка умел мастерски гресть, он отдавался в каком-то опьянении ритму рассекаемых воли и вдруг поднимал оба весла, лодка тихо, тихо скользила по волнам, и тишина, заступавшая мерные удары, клонила к какому-то полусну, а издали слышались песни празднующих поречан, носимые ветром, то тише, то громче.

Мы приехали поздно ночью, Левка отправился с лодкой назад, а я домой. Только что я лег спать, слышу - подъезжает телега к нашему дому. Матушка она не ездила на праздник, ей что-то нездоровилось, - матушка послушала да говорит:

Это не нашей телеги скрып - стучат, треба, мол, верно, какая-нибудь.

Не вставайте, матушка, я схожу посмотреть, - да и вышел, отворяю калитку, пореченский голова стоит, немножко хмельный.

Что, Макар Лукич?

Да, что, - говорит, - дело-то неладно, вот что.

Какое дело? - спросил я, сам дрожу всем телом, как в лихорадке.

Вестимо, насчет отца диакона.

Я бросился к телеге: на ней лежал батюшка без движения.

Что с ним такое?

А бог его ведает, все был здоров, да вдруг что ни есть прилучилось.

Мы внесли батюшку в дом, лицо у него посинело, я тер его руки, вспрыскивал водой, мне казалось, что он хрипит, я уложил его на постель и побежал зa пьяным портным; на этот раз он еще был довольно трезв, схватил ланцет, бинт и побежал со мною. Раза три просек руку, кровь не идет… я стоял ни живой ни мертвый; портной вынул табакерку, понюхал, потом начал грязным платком обтирать инструмент.

Не нашего ума дело-с, экскузе, - отвечал он, - а извольте молитву читать.

Матушка упала без чувств, у меня сделался озноб, а ноги так и подламывались.

После смерти отца матушка не препятствовала, и я выхлопотал себе наконец увольнение из семинарии и вступил в Московскую медико-хирургическую академию студентом. Читая печатную программу лекций, я увидел, что адъюнкт ветеринарного искусства, если останется время, будет читать студентам, оканчивающим курс, общую психиатрию , то есть науку о душевных болезнях. Я с нетерпением ждал конца года, и хотя мне еще не приходилось слушать психиатрии, явился на первую лекцию адъюнкта. Но я тогда так мало был образован по медицинской части, что почти ничего не понял, хотя слушал с таким вниманием, что до сих пор помню красноречивое вступление ветеринарного врача. «Психиатрия, - говорил он, - бесспорно, самая трудная часть врачебной науки, самая необъясненная, самая необъяснимая, но зато нравственное влияние ее самое благотворное. Ни метафизика, ни философия не могут так ясно доказать независимость души от тела, как психиатрия. Она учит, что все душевные болезни - расстройства телесные, она учит, следственно, что без тела, без сей скудельной оболочки, дух был бы вечно здрав» и проч. Я уже в семинарии знал Вольфиеву философию, но совершенно ясно изложения адъюнкта не понимал, хотя и радовался, что самая медицина служит доказательством высоких метафизических соображений.

Идея кораблей, которые могли бы плавать под водой, появилась еще в античные времена. Существуют свидетельства, правда неточные, что еще на вооружении у Александра Македонского был подводный колокол. На исламской картине XVI века действительно изображен Александр Македонский, погружающийся в воду с корабля в чем-то похожем на прозрачный бидон.

В России первые попытки построить подводную лодку были предприняты, как ни удивительно, при Петре I (хотя, впрочем, неудивительно). Бывший крепостной Ефим Прокопьевич Никонов в 1718 году подал челобитную Петру I о постройке «потаенного судна». Дело было как раз в разгар Великой Северной войны, Петр вовсю строил Балтийский флот. Поэтому к такому инновационному предложению отнесся весьма благосклонно. Указ, с которым Никонов отправился на верфь возле Сестрорецка, гласил: «Таясь от чужих глаз, построить опытное судно для испытания на реке».

Для начала Никонов построил модель судна длиной 6 метров. По форме оно напоминало бочку, а корпус из сосновых досок для герметизации обтянули шкурой тюленей. В проект данного судна Никонов добавил мелкокалиберные пушки, трубку для метания сосудов с зажигательной смесью и механические приспособления для уничтожения кораблей.

При первом же испытании произошла авария (видимо, Никонов не очень был в ладах с физикой): подводное судно сильно ударилось о дно и дало трещину. Царь Петр, несмотря на разочарование, проект не свернул.

Через год было произведено второе испытание, но снова неудачное. Лишь на третьем испытании в 1727 году судно было спущено на воду.