В 2016 году США отмечают одну из самых страшных дат в истории страны — 15 лет со дня терактов 11 сентября.

В этот день 19 террористов захватили 4 пассажирских самолета, 2 из которых врезались в башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Еще один совершил атаку на Пентагон, последний разбился в штате Пенсильвания. Погибли около 3000 тысяч человек.

ForumDaily рассказывает истории двух матерей, которые потеряли своих сыновей 11 сентября. У них было много общего: успешная карьера, любимая семья, большие планы на будущее. Их даже звали одинаково. После гибели Александра Лыгина и Александра Брагинского матерей погибших объединило общее горе, которое они вместе сумели пережить.

Валентина Лыгина: “Последними его словами были — мама, я тебя очень люблю…”

Семья Лыгиных иммигрировала в США в 1994 году, когда в столице Грузии начались гонения на русскоговорящих жителей Тбилиси. На родине Александр Лыгин успел окончить Тбилисский государственный университет и стать дипломированным физиком. Тогда же его стали приглашать на семинары за границу. Научные работы Лыгина заметили и в США. Компания PIE Systems предложила молодому человеку работу в Калифорнии, от которой Саша просто не смог отказаться.

Александр Лыгин (слева) и его друг. Фото: sites.google.com/site/mysonalexanderlygin

“Он и мой муж, тоже физик, сначала думали, что продолжат карьеру в Москве, но там потребовали какую-то регистрацию. Прописки у нас не было. Так что, решили уехать в Америку”, — рассказывает Валентина Лыгина.

Мама, отец и сестра Лыгина обосновались в Нью-Йорке, а сам Александр стал работать программистом в Калифорнии. Там он не только успевал разбираться в тонкостях IT, но и находил время для творчества. Саша начал писать рассказы, эссе и стихи. Несколько его произведений даже были опубликованы в газете “Монитор”. Через 2 года программист решил попробовать свои силы в Нью-Йорке и переехал к родным.

“В 10 лет он читал Есенина. Он интересовался всем, читал классическую литературу от корки до корки. Я так говорю не потому, что он мой сын, но он был вот таким. Настоящей и большой личностью”, — говорит мать Александра Лыгина.

В Нью-Йорке Александр получил специальную лицензию фотокорреспондента и стал подрабатывать в журнале Today’s Photography. Вместе с друзьями Лыгин решил открыть свой фотобизнес. А в начале 2001 года преуспевающий бизнесмен получил предложение от компании Cantor Fizgerald, офис которой находился в северной башне Всемирного торгового центра.

“Он дал им согласие, а потом в тот же вечер пришел домой и обнаружил письмо от компании Microsoft. Он не мог поменять решение — прежде всего, из-за порядочности. Уже позже он говорил мне — вот мама, представляешь, на 60-м этаже идет дождь, а у нас на 104-м — солнце. Он очень любил работать над облаками”, — рассказывает Валентина.

11 сентября Валентине Лыгиной позволила подруга и поинтересовалась, где находится ее сын.

“Мы включили телевизор, увидели это все и сразу поехали туда. За блок от торгового центра нас остановили и дальше не пустили. Мы пытались пройти к башням пешком, но не могли. Я стала звонить на работу. Я звонила ему… а потом произошло то, что произошло…”, — вспоминает Валентина.

Башня, в которой находился в то утро Александр, обрушилась на глазах его матери. Спустя 15 лет Валентина рассказывает о тех минутах, как будто это было вчера.

“Как можно забыть такое? Как могли бы забыть мои родители первый день войны? Мы все помним этот день по секундам. Это не забывается. Мы продолжаем жить, но уже по-другому”, — говорит она.

Валентина сбилась с ног — она заглядывала в каждый двор недалеко от торгового центра. Она пыталась найти Сашу и верила в чудо, которое не произошло.

“Если я вам скажу, что я жду сына и сейчас, вы мне поверите? Несмотря ни на что. Тогда мы бегали по всем госпиталям, по всем экстренным пунктам, центрам. Пытались его найти”, — со слезами на глазах говорит Валентина.

Она до сих пор помнит, как тысячи людей стягивались к месту терактов. Незнакомцы помогали тем, кто плакал и молился на коленях о спасении своих родных.

“Позже к нам домой приходили люди. У меня остались письма людей, которых я вообще не знаю. Подарки, открытки, стихи. И на сайте Саши люди оставили отзывы,” — рассказывает мать Александра.

Через 3 месяца семье Лыгиных сообщили, что на месте трагедии спецслужбы нашли водительское удостоверение Саши. А еще через несколько дней были обнаружены и останки Александра Лыгина. Ему было 28 лет.

“Через 3 месяца умер мой папа. Он не захотел больше жить… 1 декабря были похороны Саши и потом — папы. У нас еще была его собака, которая плакала настоящими слезами, когда слышала наши разговоры, и собака тоже не выдержала — умерла от инсульта”, — рассказывает женщина.

У Александра Лыгина осталась сестра — Наталия, с которой у них всегда были дружеские отношение. После гибели брата девушка решила, что семья должна жить в одном доме. Сначала Лыгины уехали во Флориду, а сейчас обосновались в Северной Каролине, где Наталья работает микробиологом в исследовательском центре. Два раза в год — в день рождения Александра (13 января) и 11 сентября — родные погибшего приезжают в Нью-Йорк.

“Года 3 или 2 назад я стояла возле мемориала и думала обо всем, что произошло Я просто задумалась. И незнакомая молодая девочка бросилась ко мне и начала обнимать. Она так плакала и рыдала… Вот это показатель отношения американцев к трагедии”, — вспоминает Валентина.

20 октября 2001 года Алексаендр Лыгин должен был жениться. О своих планах он рассказал маме накануне своей смерти. Валентина до сих пор помнит тот осенний вечер 10 сентября. Обсуждая хлопоты предстоящей свадьбы, Саша немного повздорил с мамой, а уходя домой, сказал ей несколько слов, которые теперь Валентина не забудет никогда.

“Он меня обнял и сказал: мама, я тебя очень люблю! Вот это последние слова, которые я слышала от моего сына. Мы очень много потеряли…”, — делится сокровенными воспоминаниями Валентина Лыгина.

Сейчас Валентина занимается воспитанием внуков. Своего старшего сына сестра Александра Лыгина решила назвать в честь брата. Он очень похож на своего дядю, говорит бабушка.

“Он интересуется всем. Играет на фортепиано, говорит на литературном русском языке. Да, у меня есть дети, и они помогают мне жить дальше”, — говорит Валентина.

Валентина Лыгина мечтает о том, чтобы больше никогда не повторилась такая страшная трагедия, как теракты 11 сентября. А еще она очень хочет увидеть своего сына.

“Мои мечты несбыточные. Мне бы хотелось хоть на одно мгновение заглянуть в глаза моему сыну. Мечтаю увидеть его взрослого. Когда думаю, я даже представить не могу, как бы он выглядел сейчас…”, — говорит Валентина.

После терактов русскоязычные жители США, которые потеряли своих близких, создали группу взаимопомощи. На одной из встреч Валентина Лыгина познакомилась с жительницей Нью-Йорка — Нелли Брагинской, которая потеряла своего единственного сына Александра. Теперь каждый год женщины встречаются 11 сентября, чтобы вспомнить своих сыновей.

Нелли Брагинская: “Я уверена, что он выбросился из окна…”

Нелли Брагинская приехала в Нью-Йорк из Одессы вместе с сыном, которому в 1978 году исполнилось 15 лет. В США они начали новую жизнь. Сын Александр окончил школу и поступил в колледж. Он всегда хотел работать в финансовой сфере. Способностями Александра заинтересовался один из американских профессоров, который занимался с Александром круглые сутки.

“У него была одна мысль — стать банкиром и работать на Уолл-Стрит. Через год он сдал экзамен. Получил лицензию, и его взяли работать на биржу на Уолл-Стрит”, — рассказывает Нелли Брагинская.

Но там Александр проработал недолго. Посыпались другие предложения, и карьера у молодого специалиста пошла в гору. Больше всего Нелли Брагинская переживала за сына, когда его пригласили работать менеджером в финансовый департамент информационного агентства Reuters. В день назначенного интервью Нелли не могла найти себе места и ждала Александра до позднего вечера.

“Он вернулся домой и сказал, что они вообще о работе с боссом не говорили. Говорили о лошадях, шахматах, музыке. Я думаю, что этот руководитель решил просто прощупать пацана, узнать, как у него с мозгами, и что у него в голове. Через неделю его взяли на работу”, — вспоминает мать Александра.

Александр много работал, и его родные уже привыкли к тому, что Саша может не успеть позвонить и сообщить о срочной командировке. По словам Нелли, он просто не хотел лишний раз давать повод для переживаний. Поэтому за один день менеджер агентства мог слетать в Вашингтон и вернуться в нью-йоркский офис Reuters, который находился на площади Таймс-сквер.

11 сентября во Всемирном торговом центре в 9 часов утра должна была состояться международная конференция агентства. Топ-менеджеры компании сообщили, что организацией этого мероприятия будет заниматься Александр Брагинский. Чтобы показать гостям Нью-Йорк, Александр сразу решил, что встреча пройдет на 106-м этаже известного центра. А завтрак он собирался накрыть в популярном ресторане Windows on the World, который находился в Северной башне. В 8 утра Брагинский уже находился внутри здания.

Об этих рабочих планах сына Нелли Брагинская даже не догадывалась. 11 сентября она решила позвонить сыну, но тот не отвечал. Затем она позвонила в офис агентства. Там все подозрительно молчали и говорили, что не в курсе, где находится Александр.

“Я поехала в компанию и помню, что навстречу мне вышли мужчина и женщина. Это были психологи. Их вызвали специально для меня, ведь мало ли, что со мной будет. Глядя на них и отвечая на их вопросы, я все поняла и сказала, что не надо, мол, спасибо. Я в порядке ”, — говорит Нелли Брагинская.

Как и тысячи родственников, искавших своих близких, Нелли объездила все госпитали и медицинские центры. Она развешивала листовки с фотографией сына и контактными телефонами. Но найти Александра так и не удалось. Ему было 38 лет.

“Я уверена, что он выбросился из окна. Был когда-то у нас разговор. Речь шла о каком-то человеке, который мучительно умирал. Шурка сказал, что нельзя же так издеваться над собой. И если, мол, такое случится со мной, то я никогда не буду лежать прикованным к постели и ждать смерти. Если мужик, то уходи…”, — говорит женщина.

В тот день в огромной очереди из вереницы родственников Нелли Брагинская разговаривала с каждым, пытаясь найти своего сына. Общалась и с журналистами, один из которых вывел женщину в прямой радио-эфир.

“Там принимали звонки слушателей и позвонила рыдающая женщина. Она сказала: “Боже мой, это же Шурик Брагинский… Господи, спаси его”. Я спросила, кто она. Женщина ответила, что я ее не знаю, но мой сын ей очень помог…”, — вспоминает Нелли Брагинская.

Через полгода к Нелли Брагинской пришли сотрудники ФБР и передали конверт. В нем лежал бумажник Александра.

“Там было его водительское удостоверение, страховка, пропуск на работу и кредитные карты, на конверте было написано: найдено 12 сентября”, — рассказывает она.

Личные вещи сына Нелли решила передать в музей 11 сентября, который открыли позже недалеко от места трагедии.

После гибели сына женщина стала бороться за права всех людей, которые потеряли своих близких в тот день. Вместе с родными русскоязычных погибших она добивалась разрешения открыть мемориал в парке Asser Levy Park, расположенном в Бруклине. На плите можно увидеть список имен из 18 человек, которые погибли 11 сентября. Конечно, теракты унесли жизни гораздо большего числа людей, но не все захотели говорить о своем горе публично.

“Мой сын говорил, что все получил от этой страны, и теперь пришла пора отдавать. Нужно кому-то помогать. Он 10 лет отработал в организации NYANA, которая помогает иммигантам, и вечером 11 сентября у него должна была быть лекция там. В те годы в США приезжали очень много русскоговорящих людей. У них было много вопросов, и Саша мог ответить на эти вопросы и помочь”, — говорит Нелли.

В нью-йоркском боро Квинс есть даже улица Александра Брагинского (Alex Braginsky Drive). Там же, на городском кладбище установлен памятник Александру, а в Израиле в городе Хайфа открыт парк его имени.

В Квинсе в честь Александра Брагинского была названа улица. Фото из личного архива

“В созвездии Орион одна из звезд носит имя моего сына. Она так и называется “Шурик”. Вот на каникулах возьму внучку, и мы пойдем в планетарий. Я хочу вместе с ней посмотреть на эту звезду воочию”, — поделилась своим секретом Нелли Брагинская.

Это письмо я пишу спустя 1 год, 7 месяцев и с тех пор, как моя жизнь разделилась на «до» и «после». К письму прилагается «Постановление о закрытие уголовного дела». Но, к сожалению, скупые строки следователя никогда не смогут передать чувства матери, потерявшей ребенка.

Мой семилетний сын Игорек очень жизнерадостный, веселый и подвижный мальчик. Редко болеющий ребенок, любящий подвижные игры и постоянно задающий массу вопросов. Так было когда-то.

Впервые «мы» переболели ветрянкой в 1,5 годика (об этом имеется запись в амбулаторной карточке,10.10.2005года). Все как у всех, вылечили и побежали познавать мир дальше. Но в 7 лет диагноз повторился (на пасхальные праздники), врач у которого мы были на приёме Стрельченко Тамара Викторовна , участковый педиатр Корсунь-шевченковской ЦРБ удивила ответом, что переболеть подобной болезнью два раза невозможно, и объяснила это тем, что первичный диагноз тогда был поставлен неверно. После болезни (сын был 10 дней дома, хотя больничный при таком диагнозе не менее 21 дня) врач поинтересовалась состоянием здоровья, но не предложила сделать анализы, чтобы проверить все ли в норме. На этом наше лечение от повторного заболевания ветрянкой закончилось.

1 июля 2011 года сын поехал к моему отцу, своему дедушке. Все было замечательно, ребенок играл, отдыхал и был под постоянным наблюдением. Но уже 15 числа утром у Игоря поднялась температура, о чем сообщил мне папа, позвонив по телефону. Папа предложил лечить внука самостоятельно, но я настояла на том, чтобы ребенка привезли ко мне. Дело в том, что мы редко расставались, он всегда был со мной рядом. И, конечно же, я не могла допустить, чтобы мой больной ребенок находился вдали от меня, хотя его дедушка очень ответственный человек. В тот же день, в 11 утра, когда сын приехал, после дороги он был очень уставшим, жаловался на боли в животике, я подумала, что это от жары и долгой утомительной дороги. Я обратилась с 11 до 12 утра с сыном в нашу больницу. На приеме был врач Конельский В.Д. в то время работавший участковый педиатром детской поликлиники Корсунь-Шевченковской РЦБ (в данный момент работает по месту приписки, г.Харьков). Осмотрев сына, ощупав живот, послушав сердце, врач предположил, что это может быть отравление. Доктор дал направление на анализ мочи и посоветовал сделать клизму, прописал лекарства, результат со сделанными анализами доктор вклеил в карточку. Лимфоузлы не осматривались! На анализ крови нас не направляли.

Придя домой, мы сделали клизму, и Игорю стало легче, температура стабилизировалась. Я облегченно вздохнула. На второй день с утра Игорек играл на свежем воздухе, ездил на велосипеде, вел себя как здоровый ребенок. Ближе к вечеру, когда мы были на улице вместе, Игорек резко повернул голову, и я увидела напухшие лимфоузлы на его шейке. Так как бабушка у меня врач-стоматолог со стажем, я спросила ее, может ли это быть то, о чем я думаю… Онко-заболевание. Бабушка подтвердила мои догадки, но старалась успокоить, говорила, что такое может быть даже от сквозняка в дороге.

На следующий день, а это было воскресенье 17 июля 2011года, я помчала с ребенком в больницу, хотела опровергнуть свою страшную догадку. Моему мальчику опять стало хуже, температура 38.3. Очередной врач -дежурный врач Гомелюк В.М. педиатр приемного отделения осмотрел ребенка и, услышав, что нет ни поноса, ни рвоты, ни других каких-либо симптомов отравления спросил, сколько раз делали клизму. Услышав ответ, что клизму делали только раз, ответил – надо делать еще. Я попросила посмотреть на увеличенные лимфатические узлы у сыночка, они меня беспокоили, но ответ был не внятным.

Я взяла инициативу в свои руки и начала просить направление на анализ крови, на что врач, нехотя его выписал, и сказал, что можно будет осуществить это завтра. Так как это был выходной. Я настойчиво просила анализ именно сегодня и именно сейчас. Мои худшие догадки оправдались, дождавшись результатов, я узнала, что лейкоцитов в крови 223. Врач не предложил госпитализацию. Потому, мы повезли Игорька с его дедушкой в детское отделение Черкасской онкологической больницы, без направления, самостоятельно. В приемной нас встретила медсестра, которая, посмотрев на ребенка, сказала, что ребенок не кровит, пришел своими ножками и не выглядит как больной, направления нет, а значит, врача она вызывать не будет.

С утра следующего дня мы направились к Несмияновой Н.В. (участковый педиатр Корсунь-Шевченковской ЦРБ), но она даже слушать нас не хотела, аргументировав это тем, что мы без талончика. Это был понедельник. В больнице были громадные очереди, ясно, что с такими анализами мы не хотели терять ни минуты, и я отправилась в детское отделение, где от врача Тараненко Ольги Федоровны получила, наконец, консультацию, внимание, а главное направление на повторный анализ крови с формулой, рентген грудной клетки и УЗД селезенки и печенки, увидев результаты она сразу же дала направление в Черкасскую онкологическую больницу.

В этот же день Черкасское гематологическое отделение приняло нас. Повторный анализ крови показал, что лейкоциты увеличились вдвое. Поставив диагноз – «острый лимфобластный лейкоз Т-клеточный» нас начали лечить, но тщетно. Моему мальчику становилось хуже.

На 5-й день лечения нам была назначена химиотерапия.

Но в 4 часа утра 22 июля 2011 года Игорька не стало. Мой ребенок сгорел за 5 дней…

Что сказать матери, потерявшей ребенка?

Я - мама двух малышей: Анечки и Алёши. Ещё у меня есть старшая, взрослая дочь. Могу сказать, что я - многодетная мама…,если бы только не одно НО.. .Мои малыши - Ангелы.

Когда я выходила замуж, даже в страшных снах не могла себе представить, что мне придется хоронить своих детей, ходить на кладбище. Выбирать игрушки детям, которых нет со мной рядом и приносить их на могилу.

Смерть ребёнка. Страшно, нелепо, противоестественно… Погрузившись в это горе дважды я поняла, что нет ответов на вопросы «за что?», «почему?», «для чего?». Поверьте мне, их просто нет. Все разговоры про грехи предков, про то, что ребенка (или его родителей) уберегли от чего более страшного, не имеют никакого отношения к трагедии. На самом деле мы мало что можем контролировать. Кто-то назовёт это волей Высших Сил, судьбой, кармой или роком. К сожалению, мы можем просто принять это как данность. Никто не виноват, мы не заслужили это ничем.

Некоторые становятся религиозны, кто-то идёт к «бабкам», другие интересуются восточными практиками…много чего. Но цель и итог один - принятие этого горя.

Потеряв дочку, я смирилась. Но когда умер и мой сыночек, меня это просто раздавило… Было ощущение нереальности происходящего: «Опять? Мы опять через это проходим?». Мне казалось, что я схожу с ума. Что кто-то хочет, чтобы меня просто не было, так как я была готова уйти вслед за детьми. Потом я увидела, как страдает мой муж, моя старшая дочь. Я подумала, смогу ли я принести им ещё большее горе? А мои пожилые родители? Ведь я одна дочь у них. Нет, это не решение.

Так что же сказать матери, потерявшей ребенка?

Горюй, плач…временных рамок не существует. Кто-то быстрее справляется, у кого-то уходят годы на то, чтобы смириться с потерей. Но безнадежно предаваться отчаянию не стоит. Нам еще потребуются силы. Впереди, в предстоящей новой жизни, нам предназначено осознанно прожить и слезы пополам с болью, и открыть в себе новые возможности духа, и помочь выстроить себе и своим близким жизнь в изменившемся мире. В этом мире будем ЖИТЬ мы и наши родные люди. И сейчас надо держаться вместе, и, помогая друг другу, переносить это горе.

Родители не утратят своей веры в Высший порядок и справедливость Вселенной, если они поймут, что смерть ребенка имеет свою цель, каким бы ни было их горе в этот момент. Мы можем довериться логике космического порядка в том, что смерть имеет смысл, даже если этот смысл недоступен нашему постижению. Это немного облегчает наше отчаяние, и по мере того, как проходит время, перед нами открывается более глубокий смысл жизни, чем тот, который мы видели раньше.

Наступило время перемен, правда, которые мы не планировали, и нам предстоит многое понять о себе, разобраться в реалиях наступившей жизни, и построить свою новую судьбу.

Надо прожить горе и учиться жить заново, в другом мире, с другими ориентирами.

Обнимаю Вас всех, Ольга…

Свойство есть у памяти такое, -

С детства радость помня наизусть,

Горе - даже самое большое -

Обращать в приглушенную грусть.

Как уйти от дорогой могилы?

Как забыть? Уйми глухую дрожь,

Если горе сразу не свалило,

Значит, ты его переживешь.

Если б нам не помогала память,

не гасила прошлое вдали, -

Все пройдя, что пережито нами,

Мы бы жить, наверно, не смогли.

(Лев Иванович Ошанин)

Примерно в середине беременности участковый гинеколог, осмотрев меня и проведя плановое УЗИ, почему-то не ограничился этим и направил меня в профильный медицинский центр. Я, не ожидая ничего плохого, отправилась туда одна.

Ещё одно УЗИ у именитого доктора - он, вначале такой улыбчивый, вмиг посерьёзнел, глянув на монитор аппарата, долго всматривался в изображение на нём, что-то высчитывал. И молчал. Я тоже молчала, ни о чём не спрашивала - я чувствовала, даже почти уже знала, что как только он заговорит, в мою жизнь придёт беда.

Не помню, как после беседы с врачом-генетиком я добиралась домой... Вердикт врачей был таков: плод нежизнеспособен, а ребёнок, даже если и родится живым, будет глубоким инвалидом, поэтому беременность нужно прервать. Но решение за нами: лишить ребёнка жизни сейчас или позволить ему родиться и прожить пускай коротенькую, но данную Богом жизнь.

Самая страшная ночь в больнице

Между принятием этого убийственного в прямом смысле решения и преждевременными искусственными родами прошло две недели. То, что раньше было источником счастья и гордости: вид округлившегося живота, движения ребёнка, внимание окружающих, например, в транспорте, когда мне предлагали присесть, - стало причинять страдания. Уверена, что младенец тоже всё чувствовал: он как будто замер, шевеления стали редкими и слабыми.

А ту страшную ночь в больнице я не забуду никогда - это была ночь абсолютного, всепоглощающего одиночества, страха и чувства вины. Родовые муки, которые я ощутила в полной мере, не были предвестниками радости от встречи с новорождённым. Я рожала человека не для жизни. В этом году моей старшей дочке исполнилось бы шестнадцать лет.

Источник фото: obviousmag.org

Еще одна беременность - еще одно горе

Врачи уверяли: то, что произошло - случайность, с большой долей вероятности в следующий раз это не повторится. Что ж, в некотором смысле они были правы.

Через полтора года мы с мужем решились на новую беременность. Я уже была осторожнее в своей радости, несколько раз лежала на сохранении, но верила, что наше желание (уже даже мечта) стать родителями скоро исполнится. Да и врач не видел поводов для беспокойства.

И вот на сроке двадцать семь недель я почувствовала себя плохо, и скорая отвезла меня в больницу, специализирующуюся на выхаживании недоношенных детей. Снова УЗИ, консультации, консилиумы врачей, которые то дарили, то отнимали надежду на благополучный исход. А у меня было стойкое ощущение, что я заблудилась во времени и не могу найти выход. События, которые происходили со мной тогда, до боли напоминали события двухлетней давности.

В день, когда врачи решили сохранять беременность, у меня родился сын.

Детская реанимация

Я не знаю на земле другого места, где острее страх, отчаяннее надежда. Именно в детской реанимации я встретила многих и многих сильных духом людей: и родителей, до последнего дня верящих в своих детей, и Врачей с большой буквы, которые совершали практически невозможное, чтобы спасти каждого ребёнка. Но, к сожалению, эти прекрасные люди не всесильны.

Мы окрестили нашего мальчика через неделю после рождения, прямо в отделении реанимации, не вынимая из кувеза. После этого мне стало легче. А впереди были долгие дни и ночи, недели, месяцы борьбы за жизнь нашего сына.

Источник фото: архив автора

Шло время, раньше срока или в тяжёлом состоянии рождались дети, поступали в реанимацию, поправлялись, выписывались. Помню глаза родителей, которым сообщали, что их ребёнок больше не нуждается в интенсивной терапии и переводится в детское отделение для выхаживания. И мама сможет наконец своего ребёнка обнять.

Были и утраты. Моему же малышу не становилось ни хуже, ни лучше, а я ездила к нему каждый день. И вот мы вместе - в больнице, но всё-таки вместе. Я почти всё время держала своего маленького на руках - мне хотелось восполнить то, чего нам с ним не хватало на протяжении долгого времени.

Несколько раз сын забывал дышать

Было очень тяжело: со сном, питанием, терморегуляцией, развитием у ребёнка были большие проблемы. Несколько раз сын "забывал" дышать, задыхался, терял сознание - и снова реанимация.

Вспоминаю: я бегу по коридору, кричу, чтобы вызывали реаниматологов - и всё не могу, как в страшном сне, добежать, докричаться. Но самым страшным было то, что никто не знал, почему мой ребёнок не дышит - никакие анализы и обследования не указывали на причину проблемы. Поэтому вопрос прибывшего в очередной раз реаниматолога, спасать ли ребёнка, меня не удивил, но ранил.

Не осталось ни одного фото

С течением времени, конечно, я потеряла чувствительность к подобным вещам: когда приходится делать массаж сердца собственному ребёнку, становится не до сантиментов.

А в возрасте восьми с половиной месяцев мой мальчик умер. Вот о чём я сейчас жалею: у меня не осталось ни единой его фотографии. Отчётливо помню какие-то мелочи: падающие с неба пушистые хлопья снега, цвет кирпичной больничной стены, сосновую ветку - а лицо сыночка почти забыла...

Третья девочка прожила всего месяц

Я очень хотела ребенка.Ну, вот именно своего - ни в коем случае не усыновлённого. Смотрела однажды передачу, где гости рассуждали на тему бездетности и высказывались в духе: не можешь родить - усынови, и негодовала. Мне не нужен чужой ребёнок!

Я была готова на всё. Обследования, анализы (врачи предполагали, что причина наших бед - внутриутробная инфекция невыясненной этиологии), два курса лечения в московской клинике у известного профессора. И вот я снова беременна, и в положенный срок у меня рождается девочка. Она прожила всего месяц.

Я не помню, о чём говорила, о чём думала, как я вообще жила в это время. С мужем через два года после смерти дочери мы расстались. А через год после развода я совершенно случайно (хотя случайностей, конечно, не бывает), встретила её - мою дочку.

Источник фото: архив автора

Любимая дочка ждала в детском доме

Ей было четыре года, она воспитывалась в детском доме. Помню, впервые взяв её на руки, я подумала словами ослика Иа из мультфильма:

Это мой любимый размер...

Трогательная, беззащитная, какая-то потерянная, родная моя девочка.

Документы на удочерение я оформила очень и очень быстро. И пускай не я учила её первым словам и шагам, не видела её смешным младенцем, зато я показала ей корову в деревне и волны на море, отвела её в первый класс и исполнила новогоднюю мечту.

Я могла бы на этом закончить свой рассказ и сказать: "У моей истории счастливый конец". Но жизнь, безусловно, намного интереснее того, что мы о ней иногда представляем. Недавно я снова стала мамой - беременность была лёгкой, роды - замечательными. И я могу сказать, что люблю своих дочек одинаково - нет, всё же по-разному, но одинаково сильно.

Источник фото: архив автора

Конечно, мою жизнь наполняют не только дети - они важная, но не единственная её часть. Если бы я не стала мамой, я бы всё равно постаралась стать счастливой. Хотела бы я, если бы могла, изменить своё прошлое, свою судьбу?.. Не знаю. Это был тяжёлый путь, но это был путь к себе.

Я понимаю: всё, что с нами происходит, - к лучшему, и всё случается в нужное время. Жизнь продолжается, и я постараюсь научить своих детей с благодарностью проходить её уроки и беречь её, жизнь, в каждом человеке - крошечном и стареньком, здоровом и не очень.

А. Листопадова

ФОТО Getty Images

«Мне нравится рассказывать о моем Матвее - он был такой светлый, талантливый, душевно щедрый… Ужасно, что каждый раз, когда я о нем говорю, мне приходится начинать с трагедии и горя. И каждый раз отвечать на те же вопросы: «Сколько уже прошло?..» Да какая разница, сколько! Его нет прямо сейчас, здесь, все время. Люди думают, что боль труднее всего переносить, когда она свежа. Но они ошибаются. Труднее всего каждый раз начинать рассказ о нем с его смерти, вместо того чтобы говорить о его жизни. Он был полной противоположностью страданию. И важно совсем не то, что он умер, а то, что мы были вместе все эти чудесные годы, когда у меня была возможность быть рядом и знакомиться с ним, узнавать его. Но это мало кто может и хочет понять. Когда случается страшное, вас берут под руку, плачут с вами заодно, и это естественно и необходимо, словно прикасаться к вашему телу - это единственный способ поддержать в вас жизнь. А потом в какой-то момент рядом просто никого не оказывается. Понемногу вас окутывает пустота и тишина. И приходит время, когда у вас больше нет права говорить, потому что ни у кого нет желания вас слушать.

Вы видите, как растут чужие дети, как другие становятся бабушками и дедушками - как я мечтала о внуках! - и вы не понимаете, что делать с этим чужим счастьем, которое заставляет вас гореть изнутри. Когда у друзей вы знакомитесь с кем-нибудь, то с ужасом ждете неизбежного вопроса:

– А у вас есть дети?

– Да, сын.

– Чем он занимается?..

Когда родился Матвей, я была совсем молодой и мне не с кем было поговорить о нем, потому что ни у кого из моих знакомых детей еще не было. И сегодня опять то же самое. Или наоборот, они начинают мне подробно рассказывать о своих детях, словно стараясь восполнить мою утрату. Они ничего не понимают, и вам приходится все время к ним приспосабливаться, вы учитесь помалкивать, изворачиваться или менять тему. И ничего не отвечать, когда проходит годовщина и вам говорят: «Я много о тебе думала, но как-то не решилась позвонить». А как бы мне хотелось, чтобы они решались… Я даже пошла к психотерапевту, чтобы научиться жить с другими. И чтобы было кому сказать это слово, которое никто не хочет слышать. Я платила, чтобы меня выслушали и помогли найти слово, которым можно было бы описать то, чем я стала: ни вдова, ни сирота. Я понимала, что для таких, как я, просто не придумано слова. Как назвать родителя, который потерял своего ребенка? Когда-то в старые времена сиротой называли не только ребенка, но и родителя, а сегодня это значение утрачено. Я начала искать это слово в других языках. Оказалось, что его нет! В одной книге я прочла: «Даже в русском такого слова не существует». Я знаю, что иногда слова придумывают, и мне хотелось бы, чтобы такое слово было заново придумано. Не только ради нас, тех, с кем это случилось, но и ради вас - тех, кто с нами встречается, разговаривает, знакомится. Ради нашей человечности. Так что я задумалась - а что нужно сделать, чтобы изобрести слово? Я набрала в интернете на разных языках «не хватает слова», я пролистала тысячи страниц и выяснила, что это слово отсутствует практически во всех странах западной культуры и что оно совершенно необходимо, потому что едва ли не каждый знаком с кем-то, с кем случилось то же, что и со мной.

Я почувствовала себя менее одинокой и более сильной. Я поняла, что должна написать о том, как невыносимо каждый раз, упоминая о своем ребенке, заново рассказывать о смерти, и о том, что нам нужно слово, которое избавит нас от этой тягостной необходимости, и о том, что я не могу сама его изобрести. Тогда я взяла чистый лист бумаги и начала писать, и что-то внутри меня требовало: «Скажи это, скажи это!» Я писала, и боль отступала. Я написала и отправила письма - во Французскую академию, в редакцию Словаря французского языка, в разные министерства: правосудия, культуры, защиты прав, в экономический совет, лингвистам, антропологам, психотерапевтам и Симоне Вейль. Я хотела начать обсуждение, гражданское и общечеловеческое. Потому что когда о чем-то начинают говорить, об этом начинают думать. Я хотела передоверить это дело другим и перестать им заниматься. И они мне ответили, почти все, иногда с неожиданной жестокостью. С той же жестокостью в административных документах требуют отметить клеточку «ребенок», с той жестокостью вам отвечают, когда вы говорите, что у вас есть сын, но он умер. «Мы не видим необходимости в неологизме», - сказали мне в одном месте. «Вновь бездетный», - предложили в другом, как будто тот факт, что у вас был ребенок, можно отменить, словно этот ребенок никогда не существовал. Читая все эти ответы, я поняла, что я не первая задала этот вопрос, и что даже специалисты не знают, как назвать то ужасное, что с нами случилось, и что все сговорились молчать об этом. И оставить нас наедине с этим молчанием. А я не хочу. Мне нужно это слово, и я не одна такая. И я продолжала рассылать свои письма.

Я - актриса, мне привычно произносить слова, придуманные другими. И вот первый раз в жизни я без страха заговорила от своего лица. Я даже выступила публично перед несколькими заинтересованными зрителями. Я отважилась выйти к ним и заговорить вслух об этой важной для меня и глубоко личной потребности, не становясь нескромной и не теряя собственного достоинства. И потом они подошли, чтобы сказать спасибо. Они поняли! И у меня наконец появилось чувство, что я делаю что-то полезное, причем не только для самой себя. И чем больше я рассказывала о том, что я делаю, тем больше меня слушали. А чем больше меня слушали, тем больше у меня было сил, чтобы говорить об этом. И я даже начала немного гордиться тем доверием, которое мне оказывают мои слушатели. Думаю, Матвей тоже гордился бы.

Я не знаю, стало ли мне лучше, но я чувствую себя живой. Я начала это дело не ради того, чтобы найти новый смысл жизни, но так получилось, что я нашла его. И я собираюсь продолжать. Зачитывать свое обращение разным людям, чтобы побудить их начать обсуждение, прорвать это молчание. Среди полученных мной ответов был один от французского Совета по делам экономики, общества и окружающей среды - и там было сказано, что, набрав определенное число подписей, можно будет подать туда официальный запрос. Поэтому я составила петицию. Чем больше людей ее подпишет, тем больше у меня будет сил и мужества, чтобы бороться за поиски этого слова. Может, и нелегкого для произнесения вслух, но, без сомнений, жизненно важного для всех нас».

Подписать петицию можно на сайте .

Текст петиции

Во французском языке не хватает слова. Каждый должен быть в состоянии использовать французский язык в различных сферах повседневной жизни. Это право не соблюдается для родителя, который потерял своего ребенка и которому приходится отвечать на вопросы о семейном положении, в том числе в административных документах: У вас есть дети? Сколько у вас детей? Родитель умершего ребенка навсегда остается отцом или матерью этого ребенка, так как же они должны отвечать на эти вопросы?

Просить у родителей ответа об их семейном положении в повседневной жизни и в административных документах, не позволяя им сообщить о ребенке, которого больше нет, значит:

• отрицать память об этом ребенке,
• заставлять их вспоминать о смерти, говоря о своем ребенке,
• осудить их на изоляцию из-за опасений по поводу того, «как это сказать»,
• отнять у них родительскую любовь, которую они испытывают к этому ребенку.

Мы подписываем эту петицию, чтобы поддержать и поощрить это справедливое и глубоко человечное начинание.